Иван Васильевич плохо знал немецкий язык, но главные мысли он понял. Гиммлер говорил, что отступление немецкой армии имеет стратегический характер. Цель отступления — измотать и обескровить Советскую Армию. Говорил, что немецкая армия отступает в полном порядке, по заранее разработанному плану, сохраняя технику и людей, в то время как Советская Армия несет громадные жертвы и потери.

— Это нам известно со времен царя Гороха, — с усмешкой проговорил Иван Васильевич. — Паническое бегство как удачный стратегический маневр.

Инженер засмеялся, но сейчас же поднял палец. Насторожился и подполковник.

Гиммлер сообщал, что второго фронта не будет. В Женеве идут переговоры с Америкой и Англией о заключении мира, и близок час, когда эти страны выйдут из войны.

— Вот как! Что это… провокация или действительно так? — спросил вполголоса Иван Васильевич, следя за выражением лица инженера, который лучше его понимал язык.

— Все может быть, — сказал тот, разводя руками. — Второго-то фронта до сих пор нет…

Дальше Гиммлер говорил о том, что в эти решающие дни немецкие патриоты должны умножить свои усилия для ускорения победы над коммунизмом. Россия истекает кровью. Это последнее ее сопротивление. В заключение он приказывал распространять эти сведения и действовать, действовать… Подрывать мосты, уничтожать заводы, отравлять продовольствие, водоемы.

Закончил свою речь Гиммлер обычными хвастливыми лозунгами третьей империи, ну и, конечно, — «Хайль Гитлер!».

— Все! — сказал инженер.

— Пустой номер. Вторую этикетку вы тоже сняли?

Иван Васильевич надеялся услышать что-нибудь о конкретных заданиях, с названием мест, с фамилиями людей, но их не было. Это был призыв вообще.

— Вторую этикетку мы сняли с очень большим трудом, — сказал инженер, показывая обратную сторону пластинки, — Такой клей… Надо отдать им справедливость, товарищ подполковник, — химики они замечательные.

— Не только химики… И как это все случилось?.. — задумчиво проговорил Иван Васильевич. — Трудолюбивый народ… и вот попал в фашистскую кабалу.

— Школы у них, товарищ подполковник, особые. С детства думать самостоятельно не учат. Такая педагогика. А это отражается на всем народе.

— Конечно, школа играет огромную роль. А вы откуда знаете, что у немцев думать не учат?

— Когда-то изучал историю педагогики. Собирался стать учителем.

Иван Васильевич взглянул на очень высокую, худую фигуру инженера и улыбнулся.

— Вас бы, наверно, ребята прозвали «дядя Степа».

— Совершенно верно. Меня и сейчас знакомые мальчишки так зовут, а некоторые еще и «Дядя, достань воробышка».

Позвонили из лаборатории и сообщили, что в ампулах, найденных в несгораемом шкафу аптеки, оказался препарат цианистого калия. Яд очень сильный и быстродействующий.

Предположение Ивана Васильевича подтвердилось. Шарковский отравился в машине, когда окончательно убедился, что разоблачен как немецкий шпион-разведчик. Теперь можно было со спокойной совестью идти с докладом к генералу и приступать к ликвидации всей банды.

31. Неожиданное посещение

Миша и Лена ничего не знали о происходящих событиях и, конечно, не понимали, что тревожит их гостя, почему он озабочен и с каждым новым днем становится все мрачней. Фамилию Казанкова, передавшего им письмо, они даже не слышали.

— Папа был на заводе, а письмо принес какой-то мужчина. Коля открывал ему дверь.

— Он не говорил, что зайдет за ответом? — спросил Григорий Петрович.

Лена повернулась к Мальцеву, и в ее детском, чистом взгляде можно было прочесть искреннее удивление.

— За ответом? — переспросила она. — Не-ет… По-моему, он ничего не говорил. Он только просил передать письмо папе. И больше ничего. А разве нужен был ответ?

— Дело не в этом. Один мой знакомый был командирован в Ленинград, и я с ним отправил письмо, — пояснил Мальцев. — Но я никак не могу его разыскать.

— Так он, наверно, уехал обратно?

— Нет. Мы должны были здесь встретиться.

— А он знал, что вы у нас остановитесь?

— Да. Я ему говорил.

— Тогда он вас найдет, Григорий Петрович, — уверенно сказала Лена.

— Меня беспокоит… Не случилось ли что-нибудь с ним?

В глазах у Лены мелькнула догадка и появилось выражение испуга, жалости и сочувствия.

— Ой! А что, если он ранен, Григорий Петрович? — сказала она. — Смотрите, какие все время обстрелы.

— Я тоже об этом думаю…

— Так вы поищите в больницах или в госпиталях. Хотите, я вам помогу? Надо в больницу Эрисмана сходить, потом есть Веры Слуцкой на Васильевском острове, потом имени Куйбышева. А потом… больше я не знаю. А госпитали во многих школах.

— Может быть… может быть, — задумчиво произнес Мальцев. — Просто не понимаю, куда он исчез. Но искать его не стоит, Алечка. Если он остался жив, то найдется сам, а если погиб… Ну, что ж… Мы же все равно ничем помочь ему не можем.

К обеду вернулся Миша. После похорон своего друга он сильно изменился. Всегда был необычно серьезен и малоразговорчив. Григорий Петрович это видел, но до сих пор почему-то не расспрашивал. И очень кстати. Миша чувствовал, что Мальцев косвенно виновен в смерти Васи, возненавидел его всей душой и боялся нечаянно выдать себя. Дверь открыла Лена.

— Он дома? — тихо спросил Миша, но вместо нее ответил появившийся в прихожей Мальцев.

— Дома, дома… Я вижу, друзья мои, что становлюсь вам в тягость.

— Да нет… Не в этом дело. Какая еще тягость! Мы же встречаемся только по вечерам, — сказал Миша раздеваясь. — Папа скоро приедет.

— Он скоро приедет, а мне, кажется, пора сматывать удочки. Боюсь, что мы с ним разминемся…

Миша понимал, что Мальцев говорит это просто так, для «красного словца», и никуда он не собирается, но Лена приняла всерьез.

— Неужели вы так и не дождетесь папу? Он будет очень огорчен. Не уезжайте, Григорий Петрович… — почти умоляюще сказала она.

— Я и без того загостился. Дел у меня здесь больше нет, в осажденном Ленинграде побывал. Это мне пригодится для будущих воспоминаний. Для истории… Да! Чуть не забыл, — спохватился Мальцев и достал из кармана бумажник. — Получил я литерную карточку из нашего ведомства и хотел вас угостить. Вот мы и сделаем это сегодня. Схожу сейчас в магазин, получу что-нибудь такое… приятное для желудка, и пообедаем на славу. Говорят, что можно даже праздничное вино получить. Коля, вы со мной рюмочку внутрь опрокинете?

— Смотря по тому, за что. За скорую победу?

— Ну что ж, можно и за победу.

С этими словами Мальцев оделся и вышел. Лена закрыла за ним вторую дверь и вопросительно взглянула на «брата».

— Ну, что же ты стоишь?

— А что делать?

— Надо позвонить дяде Ване.

— Зачем?

— Как зачем? А если он уедет…

— Да никуда он не денется. Болтает языком.

— А литерная карточка?

— Вот это я упустил, — подумав, согласился Миша. — Насчет литерной карточки надо позвонить. Наверно, купил где-нибудь…

Стол в гостиной был уже накрыт для обеда. Каждый раз, когда Миша видел аккуратно расставленные тарелки и тарелочки, прибор и стеклянные подставки для него, чистую скатерть и салфеточки, солонку, разливательную ложку, он удивлялся. Зачем Лена это делает и как ей не надоедает каждый раз мыть посуду, прятать в буфет и вынимать все эти никому не нужные, по его мнению, вещи? Не проще ли разостлать на столе газету, есть из солдатского котелка или эмалированных мисок, а хлеб ломать руками. Неужели она всегда такая или это только на время, пока они изображают собой профессорских детей?

— Обедать ты сейчас будешь? — спросила Лена.

— Подождем его.

— А училище?

— Успею. Сегодня у нас практика.

Ивана Васильевича на месте не оказалось, но дежурный сообщил, что «дядя Ваня» минут через двадцать будет у себя.

Приходилось ждать. Мальцев скоро вернется, но никакой срочности не было, и поэтому Миша ничего не сказал дежурному, решив, что позвонит сам из автомата, когда пойдет в училище.